Дети и детство

Рождение детей зависело, по воззрениям ханты и манси, от женского духа, носящего имена Калтась, Торум-анки, Пугос. Она дает новорож­денному душу, лили, лиль, и после появления ребенка на свет ей при­носят жертву. У северных групп было принято, чтобы женщина во время беременности жила в отдельном «маленьком» доме. Это было связано с обычаем самоизоляции женщины в определенные периоды. Заметим, что и в обычное время женщина должна была соблюдать ряд запретов: не переступать через некоторые предметы, особенно через охот­ничье снаряжение мужчины, не приближаться к изображениям некото­рых духов и т. д.

Когда в хантыйской семье появлялся на свет новый человек, здесь его ждали сразу четыре мамы. Первая мама — которая родила, вторая — принявшая роды, третья — та, что первой подняла ребенка на руки, и четвертая — крестная мама. Ребенок очень рано начи­нал ощущать и свою роль будущего родителя. У север­ных ханты считалось, что в новорожденного вселяется душа кого-либо из умерших, и нужно было определить, чья именно. Для этого проводилось гадание: называли поочередно имена умерших родственников и каждый раз поднимали люльку с новорожденным. На каком-то из имен люлька как бы «прилипала», ее не могли поднять. Это было сигналом, что к ребенку «прилипла» душа на­званного человека, чье имя и получал ребенок. Вместе с именем к нему как бы переходила и родительская функ­ция. Дети умершего человека считались теперь детьми новорожденного. Они называли его мамой или папой, делали подарки и относились как ко взрослому.

На некоторое время после родов, если была возмож­ность, мать и ребенка изолировали от остальных членов семьи — в специальном «маленьком доме» либо просто в другом жилище. Их одежда не могла быть совершенно новой. Ребенка помещали в колыбель из старой бересты. После прекращения выделений у женщины и отпадения пуповины у ребенка их очищали чагой или бобровым мускусом. По представлениям хантов, ребенок первые дни связан с миром духов, с Анки-пугос, Калтась-анкиь которая дает детей. К ней адресуются его первые звуки, улыбки во сне,  беспричинный плач. Конец этой связи определяется по тому, что ребенок начинает улыбаться «по-человечески».

После временной колыбели ребенок получал две по­стоянные — ночную етн онтып, сахан и дневную хат-леван онтып. Первая — это берестяная короб­ка с закругленными углами, завязками над тельцем и дугой над головой — для накидывания покрывала. Дневные колыбели — двух типов: деревянная со спин­кой и берестяная со спинкой, украшенная узорами. На спинку, под головку ребенка прикрепляли мягкую шкурку. Внутри колыбели на берестяную подстилку на­сыпали размельченные древесные гнилушки. Они хоро­шо впитывали влагу и придавали ребенку приятный за­пах. При намокании их убирали, но складывали только в определенных местах. Нельзя, например, считалось, класть их под растущее дерево, иначе ребенок будет ка­чаться от ветра. К колыбелям было особое отношение: счастливую берегли и передавали из поколения в поко­ление, а ту, в которой дети умирали, уносили подальше в лес. Для благополучия ребенка хранили и послед — в лесу, рядом с селением. На берестяную колы­бель наряду с другими узорами наносили изображение глухаря — хранителя сна. Колыбель служила ребенку микрожилищем до трех лет. Он не только спал в ней, а нередко и си­дел днем. Для кормления мать ставила колыбель се­бе на колени, а когда нужно было удалиться, подве­шивала ее за ременные петли к шесту чума либо к крю­ку в потолке избушки. Можно было сидеть и работать рядом, качая колыбель ногой, продетой в петлю. При пеших переходах ее нести за спиной, соединив ремен­ные петли на груди, а на время остановки в лесу подве­шивали к наклонному дереву повыше от земли, где меньше мошки и не может заползти змея. В поездке на оленях или собаках мать ставила колыбель на свою нар­ту. Если ребенка оставляли дома одного, то в колыбель для охраны от злых духов клали символ огня — нож либо спички.

В первые месяцы новорожденного заворачивали в пеленки из мягкой ношеной одежды и одеяльце из шкурки зайца. Иногда на другой же день, а иногда че­рез три-четыре месяца ему шили рубашку. Применя­лись нагрудники из мягкой кожи, ровдуги, ткани или бересты — последние с выскобленным узором. Мальчи­кам в колыбель клали набедренник из бересты для пре­дохранения одежды от мокроты. Применялись и бере­стяные наколенники, по представлениям хантов предо­храняющие ножки ребенка от искривления. Таких чисто детских элементов одеяния было немного. Еще в груд­ном, а точнее, в колыбельном возрасте детям шили поч­ти полный комплект одежды — такой же, как у взрос­лых, но из более мягких материалов. Украшали ее иног­да даже богаче, чем взрослому, прикрепляли колоколь­чики; девочкам надевали миниатюрные украшения. Дети рано получали небольшие копии других предметов взрослых: ножа, лука со стрелами и т. д. В этом, как и во многом другом, проявлялось стрем­ление приобщить ребенка как можно раньше к настоя­щей, взрослой жизни. Такая концепция воспитания от­ражалась и в играх, и в раннем привлечении детей к труду. Игрушками служили в основном миниатюрные копии вещевого набора взрослых: у девочек — игольничек, коробочка со швейными принадлежностями, люлеч­ка, у мальчиков — лодочка, лучок со стрелами, фигур­ки оленей. Детские куклы имели одну особенность — у них не было глаз, носа, рта. Фигурки с чертами лица — это уже изображение духа, который требовал заботы и почестей, а если не получал их, то мог принести вла­дельцу
вред. Поэтому старики неодобрительно относи­лись к покупным куклам. Игры детей были нередко уроками труда.

Девочка в два-три года уже умела собрать из бисера браслетик, а мальчик — набросить аркан на любой предмет, напоминающий ему оленя. В шесть лет ребенок мог получить в самостоятельное управление оленью упряжку, набрать за сезон десятки килограммов ягод. С 12 лет девочка умела самостоятельно вести домашнее хозяйство, а мальчик ходил один на охоту.

У ханты женщина кормила ребенка грудью до двух—трех лет, а то и позже. На время длительной по­ездки ему давали сосать беличью лапку либо оленье су­хожилие. И в эти, и в последующие годы детям не гото­вили пищу отдельно, они ели из общего котла. Конечно, им уступали лакомства, например мягкий костный мозг или кожицу с летних рогов оленей — хантыйскую же­вательную резинку. Из покупных продуктов дети чаще ели печенье, сгущенное молоко. За столом дети сидели со взрослыми и пользовались той же посудой.

С раннего возраста детей приобщали к взрослой, трудовой жизни. Детские игрушки копировали в миниатюре вещевой набор взрослых. У мальчиков игрушками были лодочки, лук со стрелами, фигурки оленей и т.д. У девочек — игольницы, люльки, швейные принадлежности для детской кукольной одежды, скребки для ее изготовления или изготовления детской утвари из бересты. Кукол девочки одевали и обшивали. Куклы у ханты не имели лица: фигура с лицом — это уже изображение духа. Он же требует соответственной заботы и почестей, не получая их, может и навредить. Совокупность традиционной семейной педагогики приводила к тому, что ребенок с малолетства был готов к житейским будням в тайге и тундре.

Девочка в два-три года уже умела собрать из бисера браслетик, а мальчик- набросить аркан на любой предмет, напоминающий ему оленя. В шесть лет ребёнок мог получить в самостоятельное управление оленью упряжку, набрать за сезон десятки килограммов ягод. С 12 лет девочка умела самостоятельно вести домашнее хозяйство, а мальчик ходил один на охоту.

Уклад семейной жизни был в целом патриархальным. Главной считался мужчина, а женщина во многих отношениях подчинялась ему, при этом каждый имел свои обязанности, свою функцию, благодаря чему регулировались межличностные отношения, создавалась гарантия от конфликтов. Бревенчатый дом строил мужчина, а чум из лёгких шестов воздвигала женщина; рыбу и мясо добывал мужчина, а готовила их на каждый день и впрок женщина; нарты и лыжи изготовлял мужчина, а одежду- женщина.